Жили-были на свете два литератора.
Первый родился осенью 1918 года, а именно 19 октября – в день открытия Императорского Царскосельского лицея, неоднократно воспетого Пушкиным:
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море
И в мрачных пропастях земли!
По странному стечению обстоятельств именно в 1918 году, когда родился наш литератор, лицей, просуществовавший более ста лет, большевики закрыли, здание отдали под Пролетарский политехникум, а ещё через 7 лет 150 бывших воспитанников Александровского лицея были арестованы органами ОГПУ за «страшные преступления», а именно: они посмели делать то, что делали всегда - ежегодно отмечали Лицейский день, имели кассу взаимопомощи и совершали панихиды в церквях Петрограда по погибшим и умершим лицеистам. Половина из них репрессий избежали, остальных (очевидно, особо строптивых) либо, как тогда было принято, тут же пустили в расход, либо сгноили в первых на земле концлагерях – аукнулись этим несчастным «мрачные пропасти земли», о которых упоминал Пушкин, имея в виду «глубину сибирских руд», каторгу, где томились его друзья-лицеисты.
Разумеется, литератор, о котором мы ведём речь, родившийся в Лицейский день на заре кровавого ХХ века, ничего о гибели невинно убиенных лицеистов знать не мог, но, видимо, дух кого-то из них, поэтически одарённый и мятежный, в него таки вселился, ибо в нём рано проснётся поэт, а потом и бунтарь, что приведёт его к опале, изгнанию из страны и странной гибели «в краю чужом» Назовём его для удобства – Опальный.
Второй литератор родился тогда же, но только немного раньше - летом 1918 года. Назовём его для разнообразия - Успешный.
Эти двое хорошо знали друг друга, оба любили женщин и бурные застолья, были отличными сценаристами и драматургами, а значит, и довольно обеспеченными людьми: прокат только одного фильма по их сценариям позволял получить за год до 5-6 тысяч рублей, что в разы превышало заработок советского инженера. А ведь были ещё и неплохие гонорары за пьесы, песни к кинофильмам и другую литературную работу.
Но с 1962 года пути этих двоих разошлись. Жизнь Опального сначала незаметно, а потом всё более явно и по нарастающей стала меняться к худшему. Он впал в немилость властей, был исключён из обоих союзов (писателей и кинематографистов), обнищал, от него отвернулись бывшие собутыльники, ему угрожали расправой, он редко выходил на улицу, ибо не без основания боялся быть сбитым «случайным» грузовиком. О том, как это будет выглядеть на деле, он поведал в стихотворении «Счастье было так возможно»:
Когда собьет меня машина,
Сержант напишет протокол,
И представительный мужчина...
И представительный мужчина
Тот протокол положит в стол.
Другой мужчина - ниже чином,
Взяв у начальства протокол,
Прочтет его в молчанье чинном...
Прочтет его в молчанье чинном
И пододвинет в дырокол!
И продырявив лист по краю,
Он скажет: "В мире счастья нет -
Покойник пел, а я играю...
Покойник пел, а я играю, -
Могли б составить с ним дуэт!"
Опальный веселит себя и читателя, но самому ему не до смеха. Однажды незадолго до изгнания из страны он понесёт в букинистический магазин последние в его доме книги, чтобы на вырученные деньги купить еду, и там нос к носу столкнётся с Успешным, у которого по-прежнему всё было тип-топ. В каморке букинистического магазина, где их никто не мог увидеть, они распили под нехитрую закусь бутылку водки (Успешный сгонял в ближайший гастроном). После выпитого, как водится, потянуло на разговоры.
- Послушай! - сказал Успешный. - Ты - лауреат Сталинской и других премий, любимец богов и женщин, катался как сыр в масле. Чего тебе не хватало?
- Не знаю, - ответил Опальный. – Я вообще не понимаю, чего они на меня окрысились? Что я такого сделал? Ничего антисоветского в моих песенках нет. В них всё честно, ни слова клеветы…
- Мои песни тоже честные. Споём? - И захмелевший Успешный вполголоса запел:
Протрубили трубачи тревогу!
Всем по форме к бою снаряжен,
Собирался в дальнюю дорогу
Комсомольский сводный батальон.
До свиданья, мама, не горюй,
На прощанье сына поцелуй;
До свиданья, мама, не горюй, не грусти,
Пожелай нам доброго пути!
Или эта:
По селу бегут мальчишки,
Девки, бабы, ребятишки,
Словно стая саранчи
В трубы дуют трубачи.
Раздаются тары-бары:
К нам приехали гусары!
На подбор, все усачи,
В трубы дуют трубачи.
Пар-бара-пара-рам ...
Или вот:
Добрый вечер! А что это значит?
Значит, день был по доброму начат,
Значит, день был по доброму прожит
Он умножит счастливые дни…
- Почему ты молчишь? – повысил голос Успешный. - Мои песни пошли в народ! Ни за них, ни за мои сценарии, ни за мои пьесы мне не стыдно!! Понял?!!
На крик прибежал перепуганный директор букинистического, и приятели поодиночке покинули каморку.
Больше они никогда не виделись.
Опальный, хотя и написал в 1971 году в «Песне исхода»:
Я стою... Велика ли странность?!
Я привычно машу рукой.
Уезжайте! А я останусь.
Кто-то должен, презрев усталость,
Наших мертвых стеречь покой! -
был, тем не менее, против его воли вышвырнут в 1974 году из любимой, несмотря ни что, страны.
Успешный в ней остался, живя безбедно, сочиняя добротные сценарии, пьесы, стихи и песни.
Опальный умрёт в эмиграции при невыясненных обстоятельствах через три года. Люди до сих пор помнят его и поют такие современные и так блестяще написанные песни.
Успешный умрёт в том же 1977-м от инфаркта – у него, как и у Опального, было больное сердце. Фильмы по его сценариям Успешного сегодня нет-нет да и покажут по российскому телевидению. Фильмы неплохие, но только знатоки помнят, кто автор сценария. Пьесы, за исключением одной, практически нигде не ставятся. Песни, некогда популярные, никто не поёт…
Имя первого, Опального - барда, поэта, сценариста и драматурга вы, конечно же, сразу узнали и легко назовёте его имя. Правильно – это Александр Галич.
А имя второго - Успешного?..
Имя второго литератора – Гинсбург Александр Аркадьевич, который из пяти букв своего имени, отчества и фамилии слепил себе псевдоним: Г + Ал + ич = ГАЛИЧ…
Историю эту о двух литераторах я, каюсь, придумал. Придумал не столько для того, чтобы вас поинтриговать, сколько для того, чтобы сказать о возможном пути, который, сдаётся мне, ожидал Галича-Успешного…
Впрочем, раздвоение поэта - единственное, что я вымыслил. Остальное – чистая правда: и две даты его рождения (в синагоге Днепропетровска есть запись о том, Галич родился летом 1918 года), и его (в добардовский период) вполне добротное, не придерёшься, творчество, и его жизнь литературного барина (десятки фильмов и пьес, премии, деньги рекой, связи, блаты), и его (особенно на начальном этапе травли) искреннее недопонимание, почему на него, не считавшего себя диссидентом, так ополчились власть предержащие и большинство собратьев сразу по двум цехам.
Из «Автобиографии» Александра Галича:
«Я, Гинзбург Александр Аркадьевич (литературный псевдоним Александр Галич), родился 19 октября 1918 г. в гор. Днепропетровске, в семье служащих. Сразу же после моего рождения семья переехала в Севастополь, а в 1923 г. в Москву. В 1926 г. я поступил в среднюю школу БОНО 24. В 1935 г. по окончании девяти классов средней школы я был принят в оперно-драматическую студию К. С. Станиславского на драматическое отделение. Студия эта была приравнена к высшему учебному заведению, но я диплома не получил, так как в 1940 г. без выпускных экзаменов перешел в Московский театр-студию, который открылся за несколько месяцев до Отечественной войны спектаклем "Город на заре". Во время войны (из-за тяжелой врожденной болезни я был признан негодным к несению военной службы), я был одним из организаторов, участников и руководителей комсомольского Фронтового театра. После войны окончательно перешел на литературную работу, сначала как драматург, а потом и как кинодраматург. Мои пьесы - "Вас вызывает Таймыр", "За час до рассвета", "Пароход зовут "Орленок"", "Много ли человеку надо" и др. - поставлены большим количеством театров и в Советском Союзе, и за рубежом. По моим сценариям поставлены фильмы "Верные друзья". "На семи ветрах", "Государственный преступник", "Дайте жалобную книгу" и др. В совместной работе с кинематографистами Франции я был автором фильма "Третья молодость", а с кинематографистами Болгарии - "Бегущая по волнам".
В автобиографии, писанной для ОВИРа, Галич не упомянул ещё о своём лауреатстве, не написал, что был одним из первых принят в Союз кинематографистов – членский билет №4, что первый же фильм по его сценарию «Верные друзья» получил приз в Карловых Варах, что за фильм «Государственный преступник» ему вручили грамоту КГБ, подписанную, кстати, Семичастным - тем самым Семичастным, который впоследствии приложит свою опасную госбезопасную руку к его травле и изгнанию из страны…
Как разительно не похож этот Галич на того Галича, каким мы его представляли барда по его песням и о котором сразу после его гибели главный редактор журнала «Континент» Владимир Максимов с полным правом скажет в эфире радиостанции «Свобода»: «Ушёл из жизни великий русский поэт», а известный литературовед-германист Лев Копелев, тоже, кстати, изгнанный из своей страны, напишет: «В начале 60-х появились песни, казалось, никак не похожие ни на что в его жизни – и тогдашней и прежней. В них по-новому оживали давние заветы русской словесности: то были песни о современных Акакиях Акакиевичах, о бедных людях, об униженных и оскорблённых, но ещё и о бесах и мелких бесах… Он и сам сознавал эти противоречия и несоответствие.
…Не моя это вроде боль,
Так чего ж я бросаюсь в бой?!
А вела меня в бой судьба,
Как солдата ведёт труба…
Его судьбой стала его совесть. В ней постоянный, глубинный источник его песен».
Некоторые из тех, кто близко знал Галича, недоумевали: откуда у этого потомственного интеллигента, прослывшего эстетом и снобом, этот язык, всё это новое мироощущение? В каких университетах изучал он диалекты и жаргоны улиц, задворок, шалманов, забегаловок, говоры канцелярий, лагерных пересылок, общих вагонов, столичных и периферийных маленьких людей? А главное - как случилось, что этот баловень судьбы сделался выразителем народной боли, настроений и чаяний интеллигенции, а в итоге изгоем в своей стране?
Я назвал наш разговор о Галиче «Началось всё дело с песенки». Строчка взята мною из «Гусарской песни» автора. Он посвятил её Александру Полежаеву, поэту, офицеру, который за свои сатирические стихи и песни был арестован, а затем разжалован в рядовые и сослан. После чего спился и в 34 года закончил свои дни в сумасшедшем доме. Эта и две другие песни, посвященные ещё двум Александрам – Вертинскому и Блоку - написаны Галичем в 1965 году, за три года до Новосибирского фестиваля, круто изменившему жизнь барда, и за 9 лет до изгнания из страны. Галич как бы примеряет на себя судьбы своих тёзок. Думается, ближе всего – Полежаевская:
А беда явилась за полночь,
Но не пулею в висок,
Просто в путь, в ночную заволочь,
Важно тронулся возок.
И не спеть, не выпить водочки,
Не держать в руке бокал!
Едут трое, сам в середочке,
Два жандарма по бокам.
«Началось всё дело с песенки…» У поэтов есть проклятое свойство – то ли предсказывать, то ли накликивать беду своими стихами.
1962 год. Стрела «Москва-Ленинград». В мягком вагоне, в единственном одноместном 19 купе едет пижон (он всегда ездит в этом купе, из-за чего осведомлённые пассажиры принимают его за стукача, так как это место принадлежит кагебистам, а на деле всё гораздо проще – у известного и безумно обаятельного литератора Галича везде блат, в том числе и в железнодорожных кассах). Ему не спится. Стихи как-то ушли из его жизни, песен он тоже давно не писал, а тут то ли из зависти к песням Анчарова, то ли потому что пообещал кому-то из друзей что-то написать, то ли просто, чтоб скоротать бессонницу (сам Галич рассказывает об этом по-разному) вдруг, как это часто бывает у поэтов, непонятно откуда пошли строчки:
Апрельской ночью Леночка
Стояла на посту.
Красоточка-шатеночка
Стояла на посту.
Прекрасная и гордая,
Заметна за версту,
У выезда из города
Стояла на посту.
Стояла себе Леночка, стаяла – и…
Как вдруг она заметила -
Огни летят, огни,
К Москве из Шереметьева
Огни летят, огни.
Ревут сирены зычные,
Прохожий - ни-ни-ни!
На Лену заграничные
Огни летят,огни!
Дает отмашку Леночка,
А ручка не дрожит,
Чуть-чуть дрожит коленочка,
А ручка не дрожит.
Машины, чай, не в шашечку,
Колеса - вжик да вжик!
Дает она отмашечку,
А ручка не дрожит.
Ну а в машине, естественно, – красавец-эфиоп и он, понятно, с первого взгляда втюривается в нашу Леночку. Ну и самог собой наутро приглашают Леночку не больше, не меньше чем в ЦК КПСС, где её ждёт-не дождётся тот самый эфиоп:
Вся в тюле и в панбархате
В зал Леночка вошла.
Все прямо так и ахнули,
Когда она вошла.
И сам красавец царственный,
Ахмет Али-Паша
Воскликнул - вот так здравствуйте! -
Когда она вошла.
И вскоре нашу Леночку
Узнал весь белый свет,
Останкинскую девочку
Узнал весь белый свет -
Когда, покончив с папою,
Стал шахом принц Ахмет,
Шахиню Л.Потапову
Узнал весь белый свет!
Где-то часов за пять «Леночка» была написана, Галич вышел в коридор и подумал: «Э, батюшки, несмотря на полную ерундовость этой песенки, а тут, кажется, есть что-то такое, чем стоит, пожалуй, заниматься…»
Именно с песенки «Леночка», собственно, и началось главное дело жизни Галича. Что же было такого в этой милой, незамысловатой песенке? Да, вроде, ничего особенного. Но почему-то же сказал себе Галич: э, батюшки, вот чем стоит заниматься? Думаю, он почувствовал, что здесь как в зерне, которое даст со временем всходы, уже таилась и великая тема русской литературы - тема маленького человека с глубокой симпатией и любовью к нему, и вера в возможности изменить жизнь к лучшему, и мысль о необходимости и трудности поступка: «Даёт отмашку Леночка, А ручка не дрожит, Чуть-чуть дрожит коленочка, А ручка не дрожит»… Сам Галич, не будучи каким-то там особым, тем более, показным героем не раз познает в жизни эти ощущения, когда дрожит коленочка, а ручка не дрожит. Вот то, что ручка не дрожала и окажется главным…
В 1968 году в Новосибирске, в академгородке, в клубе «Интеграл» состоялся первый фестиваль бардовской песни. Зная, что в зале полно партийных начальников, участники фестиваля решили не дразнить гусей и на заключительном концерте петь исключительно про костры и палатки. Галич тоже согласно кивнул. Не знаю, дрожало ли у него коленочка, но ручка не дрожала точно, когда он вышел к микрофону и спел песню «Памяти Б.Л. Пастернака»:
Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели,
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели !
Ах, осыпались лапы елочьи,
Отзвенели его метели...
До чего ж мы гордимся,сволочи,
Что он умер в своей постели!
Потрясённый двухтысячный зал поднялся и слушал барда стоя! «Это были самые счастливые часы моей жизни», - скажет впоследствии Галич, чего не могли сказать члены клуба «Интеграл». Директора сняли тут же, клуб разогнали чуть позже. Ни сам поступок Галича (а он в первом и последнем своём публичном выступлении в СССР спел не только про Пастернака!), ни реакция зала на них не могли остаться незамеченными власть предержащими и, тем более, бдительными органами! В Москву полетела соответствующая «телега». Вот уж точно: «Началось всё дело с песенки»…
Через три недели после окончания фестиваля, который будет признан идеологической ошибкой, в газете «Вечерний Новосибирск» появилась огромная статья «Песня – это оружие», исполненная в лучших сталинистских зубодробительных традициях. Я процитирую несколько коротких отрывков из неё, но сначала – одна из песен Галича, прозвучавшая на том концерте:
Песня «Красный треугольник» (Томилин)
А теперь - цитата из статьи:
«…Галич, кривляясь, издевается над самыми святыми нашими понятиями. …вслушайтесь в его интонации, в словарь его песни, которая как бы в издевку названа "Красным треугольником" (подлец, его жена - "начальница в ВЦСПС" и его "падла", которую он водил по ресторанам). И… вместо того, чтобы освистать своего "героя", Галич делает его победителем.
Она выпила "дюрсо", а я "перцовую"
За советскую семью, образцовую!»
Конец цитаты.
Ещё одна песня с того концерта:
Песня «Закон природы» (Зуськова)
Цитата из статьи:
Как бы в насмешку, он объявляет песню "Закон природы". Некий "тамбурмажор" выводит по приказу короля свой взвод в ночной дозор. Командир взвода "в бою труслив, как заяц, но зато какой красавец". (У Галича это идеал мужчины?!) Взвод идет по мосту. И так как солдаты шагают в ногу, мост, по законам механики, обрушивается. И поучает, тренькая на гитаре, "бард" Галич:
"А поверьте, ей же Богу,
Если все шагают в ногу,
Мост об-ру-ши-ва-ет-ся!.."
Пусть каждый шагает, как хочет - это уже программа, которую предлагают молодым и, увы, идейно беспомощным людям. В 1941-м вместе с друзьями-сибиряками я оборонял Москву. Вся страна защищала свою столицу! Все шагали в ногу! Весь народ! И если б весь народ не шел в ногу, создавая в трудные годы пятилеток мощную индустрию, растя свою армию, вряд ли смогли бы мы выдержать единоборство с дьявольской силищей фашизма. И вряд ли Галич распевал бы сегодня свои подленькие песенки. Есть высшее определение мужской честности. Мы говорим: "С этим парнем я б уверенно пошел в разведку". Так вот: Галич учит вас подводить товарища в разведке, в трудной жизненной ситуации, иными словами, пытается научить вас подлости. … "Пусть каждый шагает, как хочет" - и вы бросаете во вражеском тылу раненого друга. "Пусть каждый шагает, как хочет" - и вы предаете любимую женщину. "Пусть каждый шагает, как хочет" - и вы перестаете сверять свой шаг с шагом народа. Глубоко роет "бард", предлагая в шутовском камуфляже этакую линию поведения».
Конец цитаты.
Галич посмел подвергнуть критике один из главных постулатов тоталитаризма – требование от людей единомыслия и единогласия:
Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от боли, от голода!
Мы-то знаем - доходней молчание,
Потому что молчание - золото!
Вот так просто попасть в богачи,
Вот так просто попасть в первачи,
Вот так просто попасть в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи! -
и, более того, предсказывает тогда, в 60-х, неизбежный крах тоталитарной системы, потому что: «Если все шагают в ногу - мост об-ру-ши-ва-ет-ся!». Могла ли система стерпеть и простить такое!
А его антисталинские песни?! В стране у власти ярые сталинисты, уже начинает зарождаться новый культ «дорого Леонида Ильича», а Галич поёт о бывшем сталинском палаче, который, будь его воля, даже Чёрное море за его стихийную непокорность упёк бы в барак; предупреждает в песенке об оживших, шагающих по ночным улицам памятниках Генералиссимуса об опасности возрождения сталинизма:
Утро родины нашей розово,
Позывные летят, попискивая,
Восвояси уходит бронзовый,
Но лежат притаившись гипсовые… -
и напоминает про то, как после ХХ съезда партии сносили эти самые памятники в одной из лучших своих песен «Ночной разговор в вагоне-ресторане»:
Вечер, поезд, огоньки,
Дальняя дорога...
Дай-ка, братец, мне трески
И водочки немного.
Басан, басан, басана,
Басаната, басаната...
Что с вином, что без вина –
Мне на сердце косовато.
Я седой не по годам
И с ногою высохшей,
Ты слыхал про Магадан?
Не слыхал?! Так выслушай.
А случилось дело так:
Как-то ночью странною
Заявился к нам в барак
Кум со всей охраною.
Я подумал, что конец,
Распрощался матерно...
Малосольный огурец
Кум жевал внимательно.
Скажет слово и поест,
Морда вся в апатии.
«Был, – сказал он, – говны, съезд
Славной нашей партии.
Про Китай и про Лаос
Говорились прения,
Но особо встал вопрос
Про Отца и Гения».
Кум докушал огурец
И закончил с мукою:
«Оказался наш Отец
Не отцом, а сукою...»
Полный, братцы, ататуй!
Панихида с танцами!
И приказано статуй
За ночь снять на станции.
Ты представь – метёт метель,
Темень, стужа адская,
А на Нём – одна шинель
Грубая, солдатская.
И стоит Он напролом,
И летит, как конница,
Я сапог Его – кайлом,
А сапог не колется!
Помню, глуп я был и мал,
Слышал от родителя,
Как родитель мой ломал
Храм Христа-Спасителя.
Басан, басан, басана,
Чёрт гуляет с опером.
Храм – и мне бы – ни хрена.
Опиум как опиум!
А это ж Гений всех времён,
Лучший друг навеки!
Все стоим, ревмя ревём,
И вохровцы, и зэки.
Я кайлом по сапогу
Бью, как неприкаянный,
И внезапно сквозь пургу
Слышу голос каменный:
«Был я Вождь вам и Отец,
Сколько мук намелено!
Что ж ты делаешь, подлец?!
Брось кайло немедленно!»
Но тут шарахнули запал,
Применили санкции –
Я упал, и Он упал,
Завалил полстанции...
Ну, скостили нам срока,
Приписали в органы,
Я живой ещё пока,
Но, как видишь, дёрганный...
Басан, басан, басана,
Басаната, басаната!
Лезут в поле из окна
Бесенята, бесенята...
Отвяжитесь, мертвяки!
К чёрту, ради Бога...
Вечер, поезд, огоньки,
Дальняя дорога...
Реабилитировав когда-то (зачастую посмертно) невинно осуждённых, власти теперь стараются не вспоминать о годах репрессий, а Галич им настойчиво - про сломанную судьбу бывшей ленинградки, чьим родителям дали «высшую», а её сослали в Караганду («Баллада про генеральскую дочь»), да про Магадан, да про Калыму…
цитата из той «Вечёрки:
«Мне, солдату Великой Отечественной, хочется особо резко сказать о песне Галича "Ошибка". Мне стыдно за людей, аплодировавших "барду", и за эту песню. Ведь это издевательство над памятью погибших!» Конец цитаты.
Вот эта песня. Судите сами, глумится ли в ней автор:
После новосибирского фестиваля появилось Постановление московского секретариата Союза писателей СССР. В нём Галича строго предупредили и обязали «требовательно подходить к отбору произведений, намечаемых им для публичных исполнений, имея в виду их художественную и идейно-политическую направленность».
Гром уже грянул, но молнии пронеслись пока что мимо. И если бы Галич умолк, а тем паче покаялся, как ему советовали доброжелатели – всё бы, возможно, потихоньку и рассосалось. Но Галич не затих и не покаялся. Он пишет свои песни и поёт их в домашних концертах. Его голос тиражируется магнитофонами: «Есть магнитофон системы «Яуза», вот и всё! …А этого достаточно», как поётся про то в его же песне «Мы не хуже Горация». Мало что не унимается - пишет и поёт всякую антисоветчину - так ещё и книжку за рубежом издал. Правда, издатели в ней переврали его биографию, исказили тексты песен… Но издали же! А тут ещё, на беду, история со свадьбой дочки члена Политбюро (Президиума) ЦК – Полянского. Женился на его дочке актёр театра драмы на Таганке Иван Дыховичный. На этой свадьбе ждали в гости Владимира Высоцкого, он не приехал, и тогда молодёжь включила магнитофон с записью песен Галича. И в который уже раз для него «началось всё дело с песенки»! Папаша невесты раньше Галича не слышал, а тут, на беду, не только услышал, но и внимательно вслушался в его тексты. Партийный бонза пришёл в ярость и позвонил, куда надо... После чего за Галича принялись всерьёз!
«Чернила, - ответил он»… Гениальное стихотворение, гениальная концовка! Это когда-то чёрт был настоящий, а теперь - мелкий бес кагебешного разлива. Это раньше договор кровью подписывали, а теперь, чтоб соврать, слукавить, предать достаточно и чернил… Путь, предлагаемый мелким бесом, - не для Галича. Это значило бы предать дело всёй его жизни. «Ну а если он не хочет петь и плясать под нашу дудку, - взвыли бесы, - пусть валит из страны»! «Не поедешь на Запад, поедешь в Сибирь» – сказали ему… Галич очень не хочет уезжать, но эмиграция становится неизбежной. За его домом устраивают открытую слежку, ему угрожают расправой.
Существуют запись, где Галич в свойственной ему ироничной манере рассказывает, как 1971 году его исключали из Союза писателей. Собрался секретарит – 22 человека во главе с поэтом Николаем Грибачёвым. Пригласили Галича. Сборище длилось часа три, все выступали (это обязательный воровской закон, все должны быть в замазке) и постановили Галича исключить. Против были 4 человека: Валентин Катаев, Агния Барто, Александр Рекемчук, Александр Арбузов. Последний, впрочем, считал, что Галича исключить надо, но долгие годы дружбы не позволяют ему поднять руку. Тогда эту четвёрку попросили остаться, сказав, что сообщат нечто важное, чего они не знают. Те подумали, что им расскажут какую-то детективную историю. Как бард прятал в дупло какие-то секретные документы, получал за это валюту и меха, а им сказали: «ТАМ просили, чтобы решение было единогласным!» Просьбу уважили, переголосовали и исключили единогласно. На следующий год его заочно исключили из Союза кинематографистов.
После того, как Галич был ото всюду исключён и лишился практически всех средств к существованию, многие отвернулись от него, боялись при встрече даже здороваться. Нужно сказать, что для этого были основания. Не только за общение с Галичем, но и даже за простое слушание записей с его песнями могли пригласить в КГБ. Помните: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст!»? В смысле, сегодня ты слушаешь и, не дай Бог, поёшь на кухне его песни, а завтра станешь думать как он. Вызванного «туда» пугали смертными карами, но обещали пощадить, если он станет стукачём. Отказавшихся брали на карандаш и человек жил, не зная, что с ним будет завтра. Особо настырным могли организовать тюрьму или психушку…Многие поэтому благоразумно держались от Галича подальше. Многие, но не все. Стоит назвать этих людей: друзья по литературному и киношному цеху Рассадин, Нагибин, Ласкин, Швейцер, Плучек, Львовский, супруги Аграновские, священник Мень, академики Капица и Сахаров. С последним связана одна забавная история. Возле дома Галича постоянно крутилась гебешная «волга», из которой велось наблюдение за Галичем, за его контактами. Эта же машина пасла и его знаменитых друзей. И вот в один прекрасный день Галичи видят в окно, как из этой кагебешной машины выходит… Анрей Сахаров! У Галичей, конечно, глаза квадратные, они не знают, что и думать, с нетерпением ждут, когда Сахаров войдёт. Он, как ни в чём не бывало входит, и рассказывает: «Понимаете, я собрался к вам ехать, чувствую, что опаздываю. Такси, как назло, нет и нет. А эти, в машине, сидят, ждут. Я подхожу и говорю: «Ребята, вы ведь всё равно поедете за мной? Ведь так?» - «Поедем», - говорят. – «Ну, тогда, говорю, за одно уже и подвезите!»… Вообще в научном мире Галича очень любили. Существовала, оказывается, возглавляемая женою кибернетика Лебедева «Академическая касса», куда учёные сбрасывались, чтобы буквально спасать от голода преследуемых властью литераторов, таких как Дудинцев, Войнович, Солженицин. Помогал фонд и Галичу. Нужно отдать должное мужеству учёных – отважиться на такое было непросто! Известный факт: в то время как творческие Союзы с готовностью брали под козырёк и по требованию властей расправлялись с неугодными, Академия наук СССР никого не изгоняла из своих рядов! Рассказывают, что когда партии и правительству захотелось вытурить из Академии Сахарова, Брежнев вызвал к себе президента АН СССР Келдыша. На соответствующее требование генсека, тот ответил: «Не могу, Леонид Ильич!» - «Почему?!» – «Чтобы исключить Сахарова, положено по Уставу набрать две трети голосов «за», а это не возможно» – «Ну тогда измените Устав!» – потребовал раздражённый Леонид Ильич. – «И это не получится», - ответил обычно покорный трижды герой соцтруда. – «Почему?!» – «Потому что для этого опять же понадобится две трети голосов!» Говорят, эта история имела продолжение. Не успокоившийся генсек собрал своих собратьев по партии и спросил, неужели не было случая, чтобы кого-то из академии турнули. «Имелся такой прецедент», - как-то без особого энтузиазма ответили ему. «Ну, вот видите!» - обрадовался Брежнев. «Да, - сказали ему, - но это был Эйншейн, а изгнал его Гитлер»… Говорят, после этого разговора вопрос об исключении Сахарова из Академии больше не поднимался.
Кстати, академик Сахаров в своих воспоминания приводит одно важное высказывание Галича о творчестве. Как-то Андрей Дмитриевич восхитился в присутствии барда песней Булата Окуджавы про Моцарта, в которой, как вы помните, на старенькой скрипке играет, а автор песни его просит: «Не оставляйте стараний, маэстро, не убирайте ладоней со лба». Галич сказал: «Конечно, это замечательная песня, но вы знаете, я считаю необходимой абсолютную точность в деталях, в жесте. Нельзя прижимать ладони ко лбу, играя на скрипке». Думаю, у Галича здесь не было намерения уколоть собрата по перу и гитаре. Проколы случаются у всех. Сказанное – профессиональное кредо Галича: абсолютная точность в деталях и жесте. Отчасти поэтому мы беспрекословно верим ему.
Кроме талантливых пьес и киносценариев, Галич оставил сотни песен и стихотворений. Его совершенные по форме стихи с прекрасными рифмами, с ненавязчивой звукописью, с неожиданными образами и сочной лексикой доставляют сами по себе эстетическое наслаждение. ( Привести примеры - рифмы в песнях, «Леночка», «Ночной разговор в вагоне-ресторане»). Неслучайно поэтому такой строгий, не склонный к комплиментам ценитель поэзии, как Корней Иванович Чуковский, послушав песни Галича в его исполнении во время домашнего концерта (сначала скептически, потом со всё нарастающим интересом), подарил барду свою книгу, надписав её пушкинской строкой: «Ты, Моцарт, Бог, и сам того не знаешь». Большинство песен и стихотворений Галича – это как бы маленькие комедии, драмы и трагедии. Галич использует свой талант сценариста и нередко даже пишет, сообразуясь с законами драматургии. При этом нет, наверное, темы или проблемы, которые бы он не затронул, а его произведения отличаются большим жанровым и стилистическим разнообразием – от шуточной, дурашливой песенки до гражданской и глубоко философской лирики.
Псалом
Александр Галич
Б.Чичибабину
Я вышел на поиски Бога.
В предгорье уже рассвело.
А нужно мне было немного -
Две пригоршни глины всего.
И с гор я спустился в долину,
Развел над рекою костер,
И красную вязкую глину
В ладонях размял и растер.
Что знал я в ту пору о Боге
На тихой заре бытия?
Я вылепил руки и ноги,
И голову вылепил я.
И полон предчувствием смутным
Мечтал я, при свете огня,
Что будет Он добрым и мудрым,
Что Он пожалеет меня!
Когда ж он померк, этот длинный
День страхов, надежд и скорбей -
Мой бог, сотворенный из глины,
Сказал мне:
- Иди и убей!..
И канули годы.
И снова -
Все так же, но только грубей,
Мой бог, сотворенный из слова,
Твердил мне:
- Иди и убей!
И шел я дорогою праха,
Мне в платье впивался репей,
И Бог, сотворенный из страха,
Шептал мне:
- Иди и убей!
Но вновь я печально и строго
С утра выхожу за порог -
На поиски доброго Бога
И - ах, да поможет мне Бог!
15 января 1971
* * *
Прилетает по ночам ворон,
Он бессонницы моей кормчий,
Если даже я ору ором,
Не становится мой ор громче.
Он едва на пять шагов слышен,
Но и это, говорят, слишком.
Но и это, словно дар свыше, -
Быть на целых пять шагов слышным!
Вечер приближается к концу, а я ещё ничего не сказал о личной жизни Галича и почему-то из зала мне не кричат: «Давай подробности!». Галич был женат дважды. Первый раз женился совсем молодым на красавице-актрисе Валентине Архангельской. От этого брака осталась дочь Алёна Архангельская-Галич. Она жива, пишет воспоминания об отце, устраивает его вечера. Несмотря на то, что у Галича имелась другая семья, они с отцом много общались и всегда бывали друг другу рады. В своих воспоминаниях дочь подтверждает, что Галич был очень красив, элегантен и пользовался потрясающим успехом у женщин. С большой симпатией дочь от первого брака пишет о второй жене Галича Ангелине Николаевне Прохоровой-Шекрот. Эта удивительная женщина (тоже, кстати, красавица), выйдя замуж за Галича, бросила работу сценариста и полностью посвятила жизнь мужу, разделив его судьбу: стала женой, другом, секретарём и нянькой… Галич ведь был инвалид второй группы, он много болел, перенёс ещё до своего изгнания 4 инфаркта. Она тяжело переживала преследования мужа. Бессонные ночи, слёзы, отчаяние, страхи за его жизнь. По воспоминаниям современников, сам Галич к неприятностям относился более спокойно, более легкомысленно, что ли… Были у Ангелины Николаевны и другие причины для волнений. Если в молодости Галич практически не пил, то с годами алкоголь занял существенное место в его жизни, хотя пьяницей он, к счастью, не стал. Ну, и конечно, его постоянные увлечения и романы! Алёна Архангельская-Галич как-то спросила первую жену Галича, свою мать, почему они расстались с отцом. «Он мне изменял» – был ответ. «Но ведь и ты ему была неверна?» – напомнила дочь. «А, - с чисто женской логикой возразила актриса, - это другое дело!» Вторая жена была мудрой и любящей женщиной. Надо полагать, неверность Галича радости ей не доставляла, но до разрыва никогда не доходило. А когда Галич погиб, Ангелина Николаевна заявила, что жизнь для неё кончена. В полном уединении проживёт она, угасая, ещё шесть лет. Однажды заснёт с непогашенной сигаретой, постель начнёт тлеть и Ангелина Николаевна умрёт во сне от удушья… Смерть, как и смерть Галича, многие считают подозрительной. Касательно смерти Галича существует две противоположные версии. Как известно, Вышедшая на несколько минут в магазин Ангелина застала мужа мёртвым.
По официальной версии он погиб от удара электротоком, когда налаживал вновь купленную музыкальную аппаратуру. По слухам – от рук КГБ. Произошло это 15 декабря 1977 года, и было на тот момент Александру Галичу 59 лет. Немного подробнее о двух версиях.
Сразу после смерти в ответ на чьи-то слова о непреходящем значении творчества покойного его вдова горько заметила, что все это ерунда и Галича забудут уже завтра. Сам Галич в песне про старую запись говорит устами хозяйки «бояться автору нечего – он умер лет сто назад», как бы выражая надежду, что и через сто лет его имя не поглотит река забвения. Что будет через сто лет – нам не узнать. А вот то, что его не забыли на второй же день, сегодня очевидно. Думаю, что и завтра его творчество окажется востребованным.
За чужую печаль и за чье-то незванное детство...
За чужую печаль и за чье-то незванное детство
Нам воздастся огнем, и мечом, и позором вранья.
Возвращается боль, потому что ей некуда деться,
Возвращается вечером ветер на круги своя.
Мы со сцены ушли, но еще продолжается действо.
Наши роли суфлер дочитает, ухмылку тая.
Возвращается вечером ветер на круги своя,
Возвращается боль, потому что ей некуда деться.
Мы проспали беду, промотали чужое наследство.
Жизнь подходит к концу - и опять начинается детство,
Пахнет мокрой травой и махорочным дымом жилья.
Продолжается детство без нас, продолжается детство,
Возвращается боль, потому что ей некуда деться, |
Возвращается вечером ветер на круги своя
Это – последнее стихотворение Галича. Сотрудники радиостанции «Свобода» говорят, что услышали её от Александра Аркадьевича, перед тем, как он больной ушёл с работы домой, где через несколько часов и погиб в результате несчастного случая.
Я попробую ответить на вопрос, заданный вначале: как случилось, что этот баловень судьбы сделался выразителем народной боли, настроений и чаяний интеллигенции, а в итоге изгоем в своей стране?
В жизни Галича случились две важные вещи: ХХ съезд партии, с его развенчанием сталинского культа, и последовавшая за этим так называемая оттепель. Талантливый и совестливый интеллигент Галич почувствовал в какой-то момент, что так писать, как прежде, он не может…
Романтическое мировосприятие.
«Матросская тишина»
«Поэт нисколько не опасен. Пока его не разозлят»
«Жертва системы Станиславского»
Опыт ностальгии
...Когда переезжали через Неву, Пушкин
шутливо спросил:
- Уж не в крепость ли ты меня везешь?
- Нет,- ответил Данзас,- просто через
крепость на Черную речку самая близкая
дорога!
Записано В.А.Жуковским со слов
секунданта Пушкина - Данзаса
...То было в прошлом феврале
И то и дело
Свеча горела на столе...
Б.Пастернак
...Мурка, не ходи, там сыч,
На подушке вышит!
А.Ахматова
Не жалею ничуть, ни о чем, ни о чем не жалею,
Ни границы над сердцем моим не вольны,
ни года!
Так зачем же я вдруг при одной только мысли
шалею,
Что уже никогда, никогда...
Боже мой, никогда!..
Погоди, успокойся, подумай -
А что - никогда?!
Широт заполярных метели,
Тарханы, Владимир, Ирпень -
Как много мы не доглядели,
Не поздно ль казниться теперь?!
Мы с каждым мгновеньем бессильней,
Хоть наша вина не вина,
Над блочно-панельной Россией,
Как лагерный номер - луна.
Обкомы, горкомы, райкомы,
В подтеках снегов и дождей.
В их окнах, как бельма трахомы
(Давно никому не знакомы),
Безликие лики вождей.
В их залах прокуренных - волки
Пинают людей, как собак,
А после те самые волки
Усядутся в черные "Волги",
Закурят вирджинский табак.
И дач государственных охра
Укроет посадских светил
И будет мордастая ВОХРа
Следить, чтоб никто не следил.
И в баньке, протопленной жарко,
Запляшет косматая чудь...
Ужель тебе этого жалко?
Ни капли не жалко, ничуть!
Я не вспомню, клянусь, я и в первые годы не
вспомню,
Севастопольский берег,
Почти небывалую быль.
И таинственный спуск в Херсонесскую
каменоломню,
И на детской матроске -
Эллады певучую пыль.
Я не вспомню, клянусь!
Ну, а что же я вспомню?
А что же я вспомню?
Усмешку
На гладком чиновном лице,
Мою неуклюжую спешку
И жалкую ярость в конце.
Я в грусть по березкам не верю,
Разлуку слезами не мерь.
И надо ли эту потерю
Приписывать к счету потерь?
Как каменный лес, онемело,
Стоим мы на том рубеже,
Где тело - как будто не тело,
Где слово - не только не дело,
Но даже не слово уже.
Идут мимо нас поколенья,
Проходят и машут рукой.
Презренье, презренье, презренье,
Дано нам, как новое зренье
И пропуск в грядущий покой!
А кони?
Крылатые кони,
Что рвутся с гранитных торцов,
Разбойничий посвист погони,
Игрушечный звон бубенцов?!
А святки?
А прядь полушалка,
Что жарко спадает на грудь?
Ужель тебе этого жалко?
Не очень...
А впрочем - чуть-чуть!
Но тает февральская свечка,
Но спят на подушке сычи,
Но есть еще Черная речка,
Но есть еще Черная речка,
Но - есть - еще - Черная речка...
Об этом не надо!
Молчи!
